Posted By Рубанівське on 12.12.2012

5  жовтня  1943  року  народився

священик  Василь  Пишний.

З  Днем  Народження,  батюшка!

Родовід  Пишних

Майже  в  кожному  запорізькому  козацькому  курені  був  козак  Пишний.  Наприклад:    Величківський  курінь  –  Грицько  Пишний,  Титаревський  курінь  –  Іван  Пишний,  Пластунівський  курінь  –  Кіндрат  Пишний,  Мінський  курінь  –  Лук’ян  Пишний,  Нижньостеблівський  курінь  –  Михайло  Пишний,  Кушивський  курінь  –  Павло  Пишний,  Журавська  сотня  Кропивенського  полку  –  Малаш  Пишний…

Після  знищення  Запорозької  Січі  рід  козаків  Пишних,  як  і  багато  інших  козаків  (Гаркуша, Бондар, Олійник, Костюченко, Козар, Кузьменко, Кирейко…)  поселились  в  Лоцманській  Широкій  і  деякий  час  залишались  лоцманами,  але  після  сформування  Чорноморського  козачого  війська  багато  з  них  подалися  в  Крим  в  Чорноморську  флотилію  і  приймали  участь  в  багатьох  морських  баталіях  і  походах, дослужились  до  вищих  чинів  і  стали  дворянами.  Під  Севастополем,  в  районі  миса  Фіолент,  існував  навіть  хутір  «Пишний»  —  дача  контрадмірала  Михайла  Яковича  Пишного (дивись карту в “Путеводитель по Крыму”,  издание  ХХVII,  1808-1915).

Після  революції  1917  року  доля  Пишних  склалась  по-різному.  Переслідування,  еміграція,  розстріли…  А  дехто  з  них,  уникаючи  різних  халеп  тогочасся,  повернулися  (Марко  Пишний  та  ін.)  в  рідне  Лоцманське-Широке  з  одною  лиш  Дворянською  грамотою  і  морським  кортиком (які  батюшка  в  дитинстві  знайшов  в  дідусиній хаті).  У  Юхима  Пишного  та  його  дружини  Одарки  народилось  18  дітей,  які  в  Фінську  й  Другу  світову  війну  розбрелися  по  всьому  світу  (Росія,  Європа,  Канада,  Австралія…).

А  от  про  долю  одного  з  Пишних  нам  досить  добре  відомо  з  книги  Миколи  Черкашина  «Одиссея  мичмана  Д…»

Глава 9

Последний  Гардемарин  или  Золотое  звено

(отрывок)

…Дед  его,  контр-адмирал  Михаил  Яковлевич  Пышный,  был  произведен  в  мичманы  спустя  четыре  года  после  Крымской  войны,  в  которой  старший  брат  его,  моряк,  отличился  на  севастопольских  бастионах. 

Вообще,  Пышные  участвовали  во всех  войнах,  которые  вела  Россия  на  Черном  море;  за  это  родичи  Александра  Александровича  получили  три  десятины  степной  земли  под  Севастополем,  на  которых  выстроили  дом,  разбили  сад,  виноградник  и  баштан.  В  этом-то  доме  и  появились  на  свет  семь  братьев  Пышных  и  три  их  сестры –  десять  детей  было  у  старого  адмирала,  бросившего  свой  семейный  якорь  на  степном  хуторе.  Из  семерых  сыновей  шестеро  стали  морскими  офицерами  (седьмой  –  армейским  артиллеристом).  Среди  этой  новой  волны  Пышных-моряков  был  и  отец  последнего  гардемарина  –  Александр  Михайлович  Пышный,  чье  имя  знакомо  историкам  флота.  Артиллерист  от  Бога,  А.  М.  Пышный  был  назначен  командиром  заложенного  в  Николаеве  наиновейшего  для  своего  времени  дредноута  «Измаил».  Вскоре  он  передал  новостройку  Иванову-Тринадцатому,  а  сам  ушел  на  броненосный  крейсер  «Рюрик»,  спущенный  на  воду  спустя  два  года  после  героической  гибели  его  предшественника.  Почти  сто  лет  носили  это  славное  имя  русские  корабли.  Капитан  1-го  ранга  (впоследствии  контр-адмирал)  Пышный  был  последним  командиром  последнего  –  пятого  по  счету  –  «Рюрика»  и  участвовал  почти  во  всех  его  боевых  операциях  на  Балтике  в  первую  мировую  войну,  за  что  и  был  награжден  золотым  Георгиевским  оружием.

–  После  февраля  семнадцатого,  –  рассказывал  Пышный, –  отец  некоторое  время  командовал  2-й  бригадой  крейсеров  Балтийского  моря  и  далее  принимал  активное  участие  в  спасении  наших  кораблей  и  имущества  от  немецкого  нашествия.  До  окончания  гражданской  войны  он  служил  в  центральных  учреждениях  флота  в  Петрограде.  А  в  двадцать  девятом  –  умер  дома  от  прободной  язвы  желудка.

Брат  отца,  мой  дядя,  старший  лейтенант  Дмитрий  Михайлович  Пышный,  погиб  со  своим  эсминцем,  которым  он  командовал, – «Лейтенант  Пущин»  –  у  вражеских  берегов  на  Черном  море.  Михаил  Михайлович  сложил  голову  еще  раньше  –  в  русско-японскую  войну  во  Владивостоке.  Он  был  капитаном  дальнего  плавания  Доброфлота.  Алексей  Михайлович,  артиллерист,  убит  на  турецком  фронте  в  конце  войны.

Яков  Михайлович,  старший  лейтенант,  служил  на  гидрографических  судах,  плавал  на  Тихом  и  Северном  океанах.  Неизвестны  мне  лишь  судьбы  Бориса  и  Василия  Михайловичей.  Оба  были  кавторангами  на  Черноморском  флоте  и,  скорее  всего,  ушли  со  своими  кораблями  куда-нибудь  в  Бизерту.

Такая  вот  родословная…

…Назвать  его  счастливым?  Боюсь,  многим  его  счастье  покажется  куском  ржаного  подводницкого  сухаря  или  ломтем  черного  сырого  лагерного  хлеба,  лежащими  рядом  с  пирожным.  И  все  ж  таки  –  работа,  прекрасная  мужская  работа,  к  которой  он  рвался  с  детства,  –  корабли  и  море!  –  доставшаяся  по  наследству  от  отца,  деда,  прадеда…  Еще  жена,  милая,  интеллигентная  женщина,  врач  Нина  Ивановна  Сперанская.  Из  рода  тех  самых  Сперанских.

К  концу  тридцатых  комбриг  Пышный  –  один  из  самых  видных  подводников  Балтики.  Вместе  с  другими  авторитетными  моряками  его  приглашают  в  Кремль,  к  Сталину,  на  совещание  о  перспективах  подводного  флота  страны.

–  Заранее  сфотографировали.  Потом  сверяли  в  каждом  коридоре.  Пока  до  зала  дошли,  нервы  все  в  пружину  сжались.  Дали  мне  слово.  А  я  ничего  умнее  не  придумал –  возьми  да  и  заведи  речь  о  тапочках.  Что  палуба  на  лодках  хоть  и  рифленая,  но  скользкая,  и  подводникам  нужна  специальная  обувь  –  тапочки  на  кожаной  подошве…  Тут  Ворошилов  нажал  кнопку  звонка:  три  минуты  истекли.  Сталин  остановил:  «Дай  закончить.  Его  прорвало…»  Так  про  все  наши  беды  и  сказал.  Обошлось.  А  на  память  о  той  встрече  остались  две  пачки  «Герцеговины  Флор»…

Любил  приезжать  к  Пышному  в  бригаду  писатель  Леонид  Соболев.  Поражался  неистощимому  подводницкому  юмору.  В  память  о  тех  встречах  –  цикл  веселых  рассказов  из  жизни  капитана  2-го  ранга  Кирдяги.

Пятнадцать  лет  испытывал  Пышный  зыбкую  судьбу  подводника.  Вековой  моряцкий  опыт  предков,  живший  в  его  крови,  «фирменные»  знания,  которые  он  успел  получить  за  два  года  Морского  корпуса,  врожденная  осмотрительность  и  предельная  собранность –  что  еще?  да,  конечно  же,  счастливая  звезда –  все  это  позволило  ему  выжить  под  водой,  не  взорваться  с  аккумуляторными  батареями,  не  угодить  под  чужой  форштевень,  избежать  еще  множества  прочих  опасных  подводницких  «не»…

Он  и  не  догадывался,  что  главная  опасность  грозит  ему  не  на  море,  а  на  берегу.

Впрочем,  догадывался.  Окна  его  дома  на  Каменном  острове  по  ночам  тридцать  восьмого  года  горели  тревожным,  нездоровым  светом.  Ждали.  Ждали,  когда  взревет  у  подъезда  полуночный  мотор,  и  лязгнет  дверца,  и  забухают  по  лестнице  тяжелые  шаги…

Однажды  поздно  ночью  Пышный  возвращался  со  службы.  У  подъезда  его  остановил  подполковник  с  петлицами  НКВД.  «Скажите,  где  живет,  –  он  заглянул  в  бумажку,  –  такой-то?…»  Молодой  комбриг  мельком  прочел:  «Ордер  на  ар…»

Это  был  первый  звонок  судьбы.

26  февраля  1938  года  командир  3-й  бригады  подводных  лодок  капитан  1-го  ранга  Пышный  был  арестован  уполномоченным  особого  отдела  в  кабинете  командующего  Краснознаменным  Балтийским  флотом  вице-адмирала  Трибуца.

–  Мне  тогда  показалось,  что  комфлота  был  смущен  этим  неожиданным  обстоятельством…  В  тот  же  день  начальник  особого  отдела  Хомяков,  позже  судимый  за  издевательства  над  арестованными,  объявил  меня  на  бригаде  «врагом   народа».   Тогда   мой   комиссар   Серебряков  –  все-таки  были  настоящие  моряки!  –  выступил  против  Хомякова  и  защищал  меня  на  людях  всячески.  Конечно  же,  ему  это  даром  не  прошло.  Арестовали  его  на  другой  же  день  «за  потерю  политической  бдительности  и  пособничество  врагу  народа».

В  день  ареста  я  узнал,  что  некто  Е.  А.  Шпаков  направил  Жданову  донос,  в  котором  утверждал,  что  комбриг  Пышный,  бывший  офицер,  тесно  связан  с  Тухачевским  и  вообще  окружил  себя  на  бригаде  такими  же,  как  он,  бывшими  офицерами.  Все  это  было  ложью  чистейшей  воды.  Позже  выяснилось,  что  был  и  еще  один  донос  –  от  моего  бывшего  подчиненного  Момота,  которому  я  чем-то  не  угодил.  В  ту  пору  достаточно  было  и  одного  доноса.  А  тут  сразу  два.

Три  года  просидел  я  в  кронштадтской  тюрьме  особого  отдела  КБФ.  Наконец  –  суд.  Трибунал  КБФ  под  председательством  Колпакова  вынес  приговор:  десять  лет  штрафных  лагерей.  Мне  намекнули,  что  по  кассации  приговор  лопнет,  как  мыльный  пузырь,  ибо  дело  шито  белыми  нитками.  Так  оно  и  случилось.  Но  особый  отдел  предъявил  мне  новые  обвинения  и  вынес  постановление  о  продолжении  следствия.  Что  это  было  за  «следствие»  и  какими  методами  оно  велось,  рассказывать  не  буду.  Все  равно  не  поверите.  Скажу  только,  что  более  страшных  лет,  чем  те  три  года,  в  моей  жизни  не  было.  Вместе  со  мной  прошли  все  эти  ужасы  товарищи  по  подплаву:  мой  бывший  комбриг  А. А.  Иконников,  командиры  лодок  К.  К.  Немирович-Данченко  (племянник  писателя  и   режиссера),  В.  С.  Воробьев  и  А.  Васильев.  Через  пересылочную  тюрьму,  забитую  до  отказа,  нас  отправили  в  Коми  АССР,  в  Ухтинский  лагерь  НКВД.  Когда  я  отбыл  этот  срок,  «особое  совещание»  объявило  мне  новый  приговор:  ссылка  без  объявления  срока,  с  прикреплением  к  городу  Ухте.  Всего  я  там  пробыл  с  1941  по  1957  год…

…Полузакрыв  глаза,  он  перечисляет  имена  знакомых  моряков.

–  Капитан-лейтенант  Рубавин,  командир  дивизиона  сторожевиков,  расстрелян  в  тридцать  седьмом…  Немирович-Данченко  умер  в  лагере…  Валя  Эмме,  гардемаринские  классы  кончил,  брат  командира  «Авроры»,  у  нас  в  Ухте  сидел,  электромонтером  в  лагере  работал,  –  умер…  Галлер  Лев  Михайлович  умер  в  Бутырках…  Я  часто  думаю,  что  же  мне  помогло  выжить.  Мне  везло  на  хороших  людей.  Самый  страшный  был  первый  лагерный  год.  Новичок.  Сгинуть  можно  было  ни  за  понюшку  табаку.  Пошел  в  тюремную  баню.  Спустился  в  подвал.  Вдруг  кто-то  предупреждает:  «Вправо  не  ходи.  Там  расстреливают».  Это  тюремный  банщик,  бывший  матрос  с  линкора  «Севастополь».  Дал  мне  целую  пригоршню  мыла.

Был  конвоир-стрелок,  коми.  Он  когда-то  плавал  сигнальщиком  и  потому,  узнав,  что  я  моряк,  разрешал  мне  многое  из  того,  что  никому  бы  не  разрешил.

Думаю,  что  из  всей  нашей  арестантской  пятерки  я  выгреб  лишь  потому,  что  не  падал  духом  и  не  опускал  рук.  Жил  верой  и  не  гнушался  никакой  работы.  Вот  и  весь  секрет.

Вызывает  командир  батальона  ВОХР:  «Вы  плотник,  Пышный?»  «Да»,  –  отвечаю  не  моргнув  глазом.  «Сможете  нам  в  казарме  второй  пол  настелить?»  –  «Смогу».  Подумал,  прикинул  как  лучше  и…  настелил.

Потом  пришли  токарные  станки  в  мастерскую.  Надо  их  на  фундамент  ставить.  А  как?  Взял  учебник,  полистал.  Кое-что  вспомнил  из  сопромата.  Поставил.  Стали  баню  строить.  Котел,  трубы.  Тоже  ведь  по  нашей,  корабельной,  части.  Смонтировал.  Все-таки  в  Морском  корпусе  нас  неплохо  учили…

Вершиной  его  лагерного  инженерного  творчества  был  «пароход»,  который  он  построил  из  подручных  средств.  Весенний  паводок  затопил  дороги,  и  лагерь  оказался  отрезанным  от  Большой  земли.  Сотни  людей  остались  и  без  того  скудного  лагерного  хлеба.  Надо  было  срочно  наладить  подвоз  продовольствия.  Вот  тогда-то  Пышный  и  предложил  поставить  на  баржу  мотор  от  старого  трактора-«фордзона»,  а  к  нему  приделать  что-то  вроде  гребных  колес.  И  ведь  двинулось  же  это  «чудо  XX  века»  по  бурливой  реке!  На  «мостике»  гибрида  стоял  Пышный.  Что  это  было –  взлет  его  лагерной  судьбы  или  гримаса  морской  фортуны?

Слух  о  зэке-моряке,  который  все  может,  прошел  по  всем  лагпунктам  зырянского  «архипелага».  Его  заказывали,  его  привозили,  он  налаживал,  строил,  изобретал…  В  1945-м  кончился  срок.  Дальше  должна  была  быть  ссылка.  Однако  местное  начальство  не  захотело  лишаться  бесценного  спеца,  и  Пышного  оставили  в  Ухте.  Главку  «Востокнефтедобыча»  нужны  были  не  только  дешевые  рабочие  руки,  но  и  даровые  инженерные  «мозги».  Пышного  бросили яв  прорыв  на  совершенно  новое  для  него  дело   –  бухгалтерское.  Автотранспортная  контора  Ухтинского  комбината  срывала  все  плановые  показатели…

Профессора  Морского  корпуса  очень  удивились  бы,  узнав,  что  подготовленные  ими  штурманы  обращаются  на  сухопутье  в  классных  экономистов.  За  несколько  месяцев  Пышный  сумел  перестроить  работу  конторы  на  совершенно  новый  лад,  тот,  что  сейчас  зовется  хозрасчетом.  Это  в  конце  сороковых-то!  Это  в  системе-то  НКВД!

Дела  ухтинских  транспортников  быстро  пошли  в  гору.

В  награду  выдали  Пышному  огородный  участок  и  мешок  семенного  картофеля.  Все  это  было  весьма  кстати,  так  как  Александр  Александрович  женился.

Нина  Ивановна  Сперанская,  первая  любовь,  первая  жена,  погибла  в  поезде,  разбомбленном  под  станцией  Инза.  Никто  ему  о  ее  гибели  не  сообщил,  узнал  о  том  случайно,  вскоре  после  войны.  Судьба  даровала  ему  крестьянскую  девушку  из  далекого  сибирского  села,  работящую,  заботливую,  и  тоже  Нину  Ивановну.  На  Север  она  приехала  по  комсомольскому  призыву,  работала  землекопом  в  котловане.

В  1957  году,  после  полной  реабилитации  и  операции  по  удалению  больного  легкого  (подплав  и  Север  сделали  свое  дело),  Пышный  уехал  доживать  свой  век  на  родину   жены –  в  село  Иртыш.

Рельсы  судьбы,  грозно  лязгнув  в  тридцать  восьмом,  перескочили  на  новые  стрелки  бесповоротно….

 

…Здесь,  на  берегу  Иртыша,  Пышный  открыл  в  себе  еще  один  талант  –  талант  земледельца,  овощевода.  Как  и  все  наплававшиеся  моряки,  он  с  головой  ушел  в  мир  цветов,  зелени,  плодов.  Поверить  в  то,  что  он  выращивает  в  этом  суровом  краю  дыни,  помидоры,  перец,  баклажаны,  можно,  лишь  увидев  все  это  в  руках  гордого  сеятеля.  Селекционеры-сибиряки  ведут  с  ним  разговор  на  равных,  слушают  его  советы,  просят  выслать  семена.  И  никто  из  них  не  подозревает,  что  имеет  дело  не  с  агрономом,  а  с  питомцем  Морского  корпуса.

По  старой  штурманской  привычке  он  каждый  день  записывает  в  разграфленную  тетрадь  «гидрометеоусловия»:  температуру,  силу  и  направление  ветра…  Он  и  на  ночное  небо  поглядывает  штурманским  глазом,  привычно  выискивая  родные  навигационные  звезды,  будто  сверяет  по  ним  ход  своей  долгой  жизни.

В  канун  300-летия  русского  военного  мореплавания  от  флота,  ходившего  под  Андреевским  флагом,  в  строю  остался  один  корабль  –  спасатель  подводных  лодок  «Волхов»  (ныне  «Коммуна»),  а  в  живых  один  моряк  –  последний  гардемарин  Морского  корпуса  украинец  Александр  Александрович  Пышный…

…Последняя  справка  в  «деле  Пышного»  –  из  Прокуратуры  СССР;  сухие  строки  бесстрастно  извещают,  что  все  приговоры  и  постановления  отменены  «за  отсутствием  состава  преступления».  Точка.  Но  чего-то  не  хватает  в  этом  документе…  Не  хватает  столь  обычных  в  официальной  переписке  слов  в  конце:  «с  уважением».  Более  того,  «с  глубоким  сочувствием  и  извинением».  Четвертушка  желтеющей  казенной  бумаги  с  текстом  не  более,  чем  в  телефонном  счете…

Category: Цікаве
Метки: